Hasu-no-Hana Grossmith

Hasu-no-Hana was originally released in 1888, on the tide of the popularity of Japanese culture, which had overwhelmed Europe after the Meiji Restoration in 1868. To revive the three classic perfumes (Hasu-no-Hana, Phul-Nana and Shem-el-Nessim) hundred and twenty years later, Simon Brooke, the heir to the house Grossmith, was about to apply gas chromatography to analyse the contents of the old bottles purchased at auctions. But fortunately he has found old hand-written papers with original formulae. So I have no doubt in the authenticity of the modern perfume: Robertet – a perfume-making company located in Grasse – had to simply re-create them.

Hasu-no-Hana is Japan seen through European’s eyes, a subtle and graphic scent, like traditional Japanese woodblock prints ukiyo-e, motives of which could be seen in the works of most, if not all artists of the late 19th century. It will not take long until Cinema will break into the world, Jacques Guerlain will sell his soul to devil, and perfumes will become three-dimensional. Or maybe he wouldn’t, but this is the only explanation of his genius I have. Years will pass, Jean-Paul will sell the house to LWMH, and Guerlain will mostly become a history. But no matter how difficult it is to talk about classic perfumes and not take the name of the Guerlain’s family in vain, the story is not about them, but about those who managed to do that better in the 21st century.

Hasu-no-Hana opens with bitter citruses, so hot that I feel like jiggling them in my hands as hot potatoes. It needs roses to damp down the hesperides fire! But first, orris flew into the fire, and before flame consumed them, the perfume exhaled with moist rarefied roots; it sounded low and alto. Freezing air has the best acoustics. I’m standing on a railway platform and it’s cold.

Through the train window I see silver rhythm of channels and frost haze over the endless fields. In the next compartment a girl cries and peels an orange. The alchemical act around me continues to unfold. In the warmth of the train a thin, stretchy stream of roses pours on the coals. Timidly at first, but then, warming up, more and more confidently. Rose The Consolatory. I envision scarlet carnation, but it’s been so long since I smelled it that I am not sure on that one.

It is raining in The Hague, a band plays a flourish: the city celebrates 200 years of the Kingdom. In the cold the scent drops to the lower register again. In a gust of wind I smell green resinous vetiver and a hint of patchouli. I don’t have an umbrella, but I have on my wrists black moss, sandalwood and tonka bean; pencil shavings and cookie crumbs. The perfume is so good that I feel like I have stolen the chypre standard from Osmothèque.

Grossmith, one of the oldest British perfume houses, was founded in London in 1835. Simon Brooke, a great great grandson of John Grossmith, the founder of the house, bought the company owned by his family until 1970, in 2007. The story of the brand’s revival – from the study of archives to the quest for perfume bottles at auction – is so exciting, that I am totally convinced it is worth to write a book about. When I told this to mr. Brooke, he said that the story is worth to make a movie. I hope that sooner or later he will make it, and will make it with the same children’s curiosity, English thoroughness, attention to detail, and uncompromising professionalism as when he revived this splendid perfume house.

Hasu-no-Hana Grossmith (1888): Bergamot, bitter orange, rose, jasmine, ylang ylang, iris, patchouli, oakmoss, vetiver, cedar, sandalwood and tonka bean.
__________________________________________________________
Hasu-no-Hana был создан в 1888 году на волне популярности японской культуры, нахлынувшей Европу после революции Мэйдзи 1868 года. Чтобы восстановить тройку классических духов (Hasu-no-Hana, Phul-Nana и Shem-el-Nessim) Саймон Брук, наследник  дома Grossmith, уж было собирался анализировать содержимое  купленных на аукционах флаконов c помощью газовой хроматографии, как нашлись тетради с оригинальными формулами. В аутентичности современного аромата у меня нет сомнений: грасской компании Robertet оставалось только их воссоздать.

Hasu-no-Hana – Япония глазами европейца, аромат тонкий и графичный, как традиционные японские гравюры укие-э, мотивы которых можно было встретить в творчестве если не всех, то многих художников конца 19 века. Пройдет совсем немного времени, в мир ворвется кино, Жак Герлен продаст душу дьяволу, и парфюмерия станет трехмерной. Или не продаст, но другого объяснения его гению у меня нет. А потом Жан-Поль продаст дом LWMH, и Герлен станет историей. Но как бы не было сложно говорить о классической парфюмерии, не упоминая имя семьи Герлен всуе, сейчас речь не о них, а о тех, у кого в 21 веке получилось сделать это лучше.

Hasu-no-Hana открывается горькими цитрусами, горячими настолько, что хочется перебрасывать их из руки в руку, как картошку  из костра, пока не остынут. Скорей бы роз, чтобы потушить этот гесперидный пожар! Но сначала в костер полетели коренья ириса. И пока огонь не поглотил их, аромат дышал влажными, рыхлыми кореньями; звучал низко и альтово. Лучшая акустика – на морозном воздухе. Я стою на перроне и мерзну.

За окном серебряный ритм каналов и туман над бесконечными полями. Девушка в соседнем купе плачет и чистит апельсин. На Майдане ставят елку на крови. А вокруг меня продолжает разворачиваться алхимическое действо. В тепле электрички тонкой, тягучей струйкой на угли полилась роза. Сначала робко, потом, согреваясь, все уверенней и уверенней. Роза-утешительница. Мне чудится алая гвоздика, но мне так давно не доводилось нюхать настоящих гвоздик, что я уже ни в чем не уверена.

В Гааге дождь, оркестр играет туш: город празднует двухсотлетие королевства. На холоде аромат опять опускается в нижний регистр. В порывах ветра я слышу зелено-смолистый ветивер и немного пачулей. У меня нет с собой зонта, зато на запястьях черный мох, сандал и боб тонка, карандаши и крошки печенья.  И это так хорошо, что мне кажется, будто я украла  из Осмотеки золотой стандарт шипра.

Grossmith, один из старейших английских парфюмерных домов, был основан в Лондоне в 1835 году. Саймон Брук, пра-пра-правнук основателя дома,  выкупил компанию, принадлежавшую его семье до 1970 года, в 2007 году. История возрождения марки, начиная с изучения архивов и заканчивая поисками флаконов с духами на аукционах, настолько захватывающая, что о ней стоит написать книгу. Когда я сказала об этом господину Бруку, он ответил, что история стоит того, чтобы снять фильм. Надеюсь, что рано или поздно он это сделает, и сделает это с той же детской любознательностью, английской тщательностью, любовью к деталям и бескопромиссным профессионализмом, с которым он возродил этот прекрасный парфюмерный дом.

Hasu-no-Hana Grossmith (1888): Bergamot, bitter orange, rose, jasmine, ylang ylang, iris, patchouli, oakmoss, vetiver, cedar, sandalwood and tonka bean.

Diaghilev Roja Dove

Diaghilev Roja Dove.

Diaghilev is a result of the collaboration between London’s Victoria and Albert Museum and the best British perfumer Roja Dove. This scent was dedicated to the exhibition Diaghilev and the Golden Age of the Ballets Russes 1909–1929. Originally released in limited edition of 1000 bottles, nowadays Diaghilev is being produced with a price tag of 750 pounds per flacon.

Sergei Diaghilev loved Mitsouko Guerlain. The scent was born in 1919. By that time the Ballets Russes existed for six years and had great success. Mitsouko became a permanent companion in a touring life of a ballet impresario for ten years, up till his death in 1929. This story has inspired Roja Dove to create his Diaghilev.

Diaghilev Roja Dove is not like any other Mitsouko that I have tried. Even at it’s most tense point Mitsouko remains soft and plump. Neither the sharpness of bergamot, nor the rigid base of moss revoke her melancholic nonchalance: “will eat a peach if I want and won’t if I don’t”. The stretch in the bergamot-moss splits is effortless. Mitsouko is yin, condemned to perfection by the Nature.

Diaghilev is a man’s territory. It’s a youthful energy, seething vitality, a body sacrificed to art. All muscles and ligaments are strained, every fiber is obeying the laws of classical dance. Diaghilev – all in gold and brocade, in phantasmagoric light of hesperides, deposit of Guerlinade, backed by heavy velvet curtains made of roses, benzoin, and moss – is performing his dance about the sun, summer meadow, and youth that seems eternal.

Diaghilev will never become a part of my perfume routine (1000 bottles, 750 pounds)… But how wonderful would it be, when the dark curtain of November falls, enjoy it’s golden dance.

_________________________________
Diaghilev – результат сотрудничества лондонского музея Виктории и Альберта и лучшего британского парфюмера Рожа Дова. Аромат был приурочен к выставке “Дягилев и Золотой век Русского балета, 1909–1929″. Изначально выпущенный ограниченным тиражом в 1000 флаконов, сейчас Diaghilev выпуcкается в концентрации парфюм по цене 750 фунтов за флакон.

Серж Дягилев любил Mitsouko Guerlain. Аромат появился на свет в 1919 году. К тому времени труппа Русского балета существовала шесть лет, и успешно гастролировала. Mitsouko стала постоянным спутником кочевой жизни балетного импрессарио на протяжении десяти лет до его смерти в 1929 году. Этот факт и вдохновил Рожа на создание своего Дягилева.

Diaghilev Roja Dove не похож ни на одну из Мицук, которые мне доводилось попробовать. Mitsouko, даже в самой напряженной точке композиции, остается мягкой и округлой. Ни острота бергамота, ни жесткая подложка из мха не отменяют ее меланхоличной вальяжности: “захочу – съем персик, захочу – не съем”. Растяжка в бергамотово-мховом шпагате достигается без усилий, как бы невзначай. Митсуко это инь, обреченный на совершенство природой.

Diaghilev – это мужская территория. Это юношеская энергия, клокочущая жизненная сила, тело, принеcенное в жертву искусству. Все мышцы и связки в напряжении, каждая фибра подчиненна законам классического танца. Дягилев – весь в золоте и парче, в фантасмагорическом свете гесперидов, герлинадных роcсыпях, на фонe тяжелых бархатных занавесей из роз, бензоина и мха, танцует свой танец о солнце, о летнем луге, и о юности, которая кажется вечной.

Дягилев никогда не станет частью моей парфюмерной рутины (1000 флаконов, 750 фунтов…). А как было бы прекрасно, когда падает черный занавес ноября, любоваться его золотым танцем.

Diaghilev Roja Dove (Roja Dove, 2009): bergamot, orange, lime, lemon, cumin and tarragon; jasmine, rose, black currant, heliotrope, peach, tuberose, violet and ylang-ylang; vetyver, patchouli, vanille, cedar, cloves, guaiac wood, nutmeg, oak moss, sandalwood, ambrette (musk mallow), benzoin, civet, labdanum, leather, musk, peru balsam and styrax.

Mitsouko Guerlain

Попытка объять необъятное: Mitsouko Guerlain.
“In a sweet though slightly hoarse voice the girl made an announcement which sounded rather cryptic but which, judging from the faces of the women in the stalls, was very enticing: “Guerlain, Chanel, Mitsouko, Narcisse Noir, Chanel Number Five, evening dresses, cocktail dresses…””
Mikhail Bulgakov “The Master and Margarita”

Peaches in moss. This image, as concise as a Japanese haiku, was my first impression of Mitsouko. It remained the same until I got my own bottle of an old EDT. And then it all began!

Over the last month I was starting to write about Mitsouko several times. But every time I deleted everything. It was difficult to capture and translate into words the diversity of the scent that hides behind its apparent simplicity. And I’m not sure that I got it right now. I could have waited until impressions evolve into something more mature. But Mitsuko behaves as though it has almost no time left. And I wear it every day, as though that day is the last one. I could only obey and pay awed tribute to it.

As the other scents of this concentration from Guerlain, Mitsouko is very versatile and flexible. But while the dynamics of Vol de Nuit is built horizontally, Mitsouko’s is vertical. From the bottle, it smells of bergamot and moss at the same time. The top and the very bottom have folded into the same plane, showing its chypre id, like a passport. But on a skin the components, previously arranged like a pile of cards, stretch into a vertical structure all the way up to the stratosphere. Oak moss could drag anyone into a dungeon, but here bergamot holds the entire composition on the surface, even in the base keeping it from falling into the netherworld.

I don’t even know what I like in Mitsouko most: the rapid bergamot acceleration, the freeze at zero-gravity point of warm creme rose that follows, or infinitely beloved abstract-naturalistic Guerlain’s peaches? And what thrills me the most: when, at a junction of peach and rose, there appears an illusion of white honey colored skin, or that soft fall into the dark embrace of moss?

Mitsouko is a perfection from the first note till the last. It’s an absolutely narcotic scent. You want it more and more, and can’t stop that. And at the same time it has something incomprehensible. Mitsouko is like a woman you love, but with whom you speak different languages.
_________________________________________________________
Персики во мхах. Такой лаконичный, как японское хайку, образ сложился у меня о Mitsouko. Он оставался неизменным, пока у меня не появился свой флакон старой туалетки. И завертелось!

За последний месяц несколько раз начинала писать о Mitsouko, но каждый раз стирала. Многообразие аромата, скрывающееся за его кажущейся простотой, оказалось очень сложно уловить и передать словами. Не уверена, что это получилось сейчас. Можно было подождать, когда впечатления оформятся в что-то более зрелое, но Mitsouko ведет себя так, будто у нее осталось очень мало времени: я ношу ее почти каждый день, как будто каждый день – последний. Мне остается лишь только подчиниться и отдать причитающуюся ей дань.

Как и другие аромата Герлена в этой концентрации, Mitsouko очень пластична и подвижна. Но если динамика Vol de Nuit выстраивается по горизонтали, то Mitsouko – это вертикаль. Из флакона пахнет бергамотом и мхом одновременно. Верх и самое дно сложились в одной плоскости, предъявляя свою шипровую идентификацию как паспорт. Но на коже сложеные в стопку, как игральные карты, компоненты выстраиваются в вертикаль, растягиваясь до самой стратосферы. Дубовый мох кого угодно затащит в подземелье, здесь же бергамот удерживает всю композицию на поверхности, не давая ей провалиться в царство мертвых даже к базе.

Даже не знаю, что в Мitsouko мне нравится больше: стремительный бергамотовый разгон, последующее замирание в точке невесомости теплой кремовой розы или бесконечно любимые абстрактно-натуралистичные герленовские персики? И что больше щекочет нервы: когда на стыке персика и розы появляется иллюзия кожи aka skin цвета белого меда или мягкое падение в темные объятья мха?

Mitsouko – это совершенство с первой до последнией ноты. Это абсолютно наркотический аромат. Его хочется еще и еще, и невозможно оторваться. Но в то же время есть в нем что-то неподдающееся пониманию. Мitsouko как любимая женщина, с которой ты, увы, всегда останешься на “Вы”.

Mitsouko Guerlain (Jacques Guerlain, 1919): Bergamot, Lemon, Mandarin, Neroli; Peach, Rose, Clove, Ylang-Ylang, Cinnamon; Oakmoss, Labdanum, Patchouli, Benzoin, Vetiver.

Rose de Nuit Serge Lutens

Еще один колокольчиковый Лютанс, который в восковой пробе на коже был далек от реальности. Более того, за те два раза, что мне удалось попробовать его из пробирки, он звучал совершенно по-разному. Сначала аромат сел Белой Замшей, сквозь которую пробивалась роза. Со временем роза становилась все громче, не теряя при этом сливочно-замшевого привкуса и мягкости. Поскольку Daim Blond я очень люблю, то такое развитие парфюма меня очень воодушевило.

Я читала отзывы об Rose de Nuit  как о шипровом аромате.  После второй пробы я поняла, что имелось в виду. От замши не осталось и следа. Ночная Роза показала себя шикарным розовым шипром,  но увы – медовым. Примеры медовых шипров, которые я не могу носить: современный Sikkim Lancôme и Soir de Lune Sisley. По стилю аромат напомнил мне что-то из начала девяностых. Он мог бы прекрасно вписаться в линейку люксового бренда. Не могу не отметить его сходство с L’Arte Gucci (1991). Аромат Гуччи уже давно снят с производства и сейчас является предметом парфманьяческих поисков. Rose de Nuit может стать утешением для любителей L’Arte, хотя понимаю, что для истинных поклонников достаточно слабым. Пожалуй единственное, что отличает Ночную Розу от люксовых парфюмов, это отсутствие “гламурного напряжения”, и для меня это большой плюс.

Rose de Nuit показалась мне очень необычным для Шелдрейка парфюмом. Его работы более интровертные, сдержанные, мистичные. Красоте Ночной розы необходима публика, она создана чтобы блистать и ослеплять. Поиски в сети подтвердили мои подозрения. Ее автор – парфюмер Жиль Ромей (Gilles Romey). В его послужном списке Rocabar Hermes (1998), Jil Sander Jil (1997), Rococo Joop! (2001), Cerruti Pour Home Cerruti (2007).  Время создания  Rose de Nuit я тоже прочувствовала точно – 1993 год. Аромат прочно ассоциируется с модой того периода. Самую подходящую картинку нашла у Chanel (Haute Couture 1996, фотограф Карл Лагерфельд),  но в качестве иллюстрации к этому парфюму мне хотелось бы видеть платье от Ив Сен Лорана  с огромным бантом под глубоким декольте на спине.

Rose de Nuit (Gilles Romey, 1993): Turkish rose, yellow jasmine, apricot, amber, musk, sandalwood, chypre, beeswax.

Chypre Rouge Serge Lutens

С блоттера в Chypre Rouge  мне отчетливо слышалась нота то ли любистка, то ли сельдерея. Этот запах навеивал приятные воспоминания об осеннем сборе урожая на даче и травках, повешенных сушиться под крышей. С грустью подумала, как давно я не нюхала всякого сырья! И даже толком не могла вспомнить, как выглядит магическая травка любисток и почему из ольфакторной памяти она извлекается в связке с банальным огородным сельдереем.

Levesticum officinalis L.(любисток)

Оказалось, что они родственники, оба принадлежат к семейству зонтичных. Любисток еще называли горным, диким, ложным и многолетним сельдереем. Листики у них и вправду очень похожи. В детстве любисток был окружен для меня ореолом таинственности. Объективных причин этому кажется не было, разве что моя бабушка считала, что я непременно должна споласкивать волосы его отваром. В составе заявлен чабрец, а не любисток, но я совершенно не помню, как он пахнет.

На коже Сhypre Rouge –  шершавый, мшисто-бархатистый,  с множеством древесных и бальзамических нюансов аромат. Влажная прелая земля, бережно хранящая в себе всю листву со времен рождения леса, готова принять новую, багряную, только что опавшую. Аромат умиротворяющий, но не расслабляющий. Он созвучен естественному для осени подведению итогов и расставлению точек над і.  Еще один слой чувств, переживаний, радостей и тревог тихо ложится под ноги. Можно спокойно пройтись по нему и без сожаления, но с нежностью расстаться.

По настроению Красный шипр созвучен с фильмом Кшиштофа Кесьлевского “Три цвета: Красный”. События в фильме происходят ранней весной, но еще чувствуется присутствие прошлой осени: судья на пенсии потерял вкус к жизни не убирает листья в своем саду.

И конечно же цвет. Воплощение восхищает своей гениальностью. Я стала осознанно обращать внимание на красное только когда смотрела фильм второй раз. Первый раз меня полностью поглотили переживания героев. Да и свои собственные тоже.

Красный ненавязчиво, по каплям окропляет сюжетную линию фильма: провода, лампока, кресло, чашка, переплеты книг, автомобиль, дорожный знак, вывеска, стул, салфетка, блокнот, надкушенное яблоко, ленточка на антене, сумочка, будильник,куртка, стены в балетном классе, кровь, дверь, коврик на полу, плед, чашка, ремешок часов, вишни, репродукция, ошейник, велосипед, колготки, абажур, термос, бумажный пакет, телефон, чайник, пачка сигарет, шары в боулинге, складной ножик, занавеска в душе, рубашка, музыкальный магазин, юбка, портьеры, билеты на паром, цветочный горшок, театр, пакет с грушевой водкой, вино, куртки спасателей…Это очень красиво!

Chypre Rouge Serge Lutens (Christopher Sheldrake, 2006): thyme, pine needles, honey, beeswax, jasmine, patchouli, vanilla, moss, amber, musks.

Empreinte Courreges

Empreinte Courreges оказался очень красивым, мягчайшим шипром. Я не большой их любитель, но этот носила бы с удовольствием. Cовременные шипры очень колючи, резки и ершисты. А тут чистый велюр. Концентрация pure perfum сыграла в этом не последнюю роль.  Если Фиджи – это мечта об абсолютном оттдыхе, то в Empreinte хорошо начинать рабочие осенние будни. Не бросаться сломя голову, а входить мягкой и уверенной поступью. А вечером неспеша возвращаться домой, шурша опавшими листьями под ногами.

Empreinte построен на классических ингридиентах: бергамот, роза-жасмин, ирис, дубовый мох, сандал, кастореум. Ни убавить, ни прибавить, идеально сбалансированная композиция. По некоторым классификафиям это кожанный шипр. На мне кожи немного, но к базе парфюм своей свеже-прямой кожанной нотой напоминает Parfum d’Habit MPG.

Аромат,  как оказалось, был не безъизвесен в советское время. Такое впечатление, что я жила в другой стране. Дизайнер Андре Кураж стал для меня открытием. Именно он впервые представил на подиуме минни-юбку и создал первый европейский дизайнерский автомобиль сатино-белого цвета. В 1972, тогда же когда под его именем вышел первый парфюм, он разрабатывал форму для олимпийской сборной. Дизайнер, архитектор по образованию, он до сих пор строит электромобили вместе с женой Колет.

Empreinte Women by Courreges (1972): peach, bergamot, coriander, artemisia, aldehyde; Bulgarian rose, Grasse jasmine, melon, orris; amber, patchouli, oakmoss, cedarwood, sandalwood, castoreum.