Puredistance I
Конверты с пробирками всегда приходят неожиданно. Иногда не ждешь их так быстро, а они уже тут как тут через день-два. Иногда они идут так долго, что успеваешь о них забыть, и когда расписываешься за получение конверта все еще пребываешь в удивлении – что это и от кого. На этот раз - от Сергея Борисова – одна из десяти разыгранных им пробирок Puredistance I. Об этом аромате уже много писали, и мне было ужасно любопытно, что же стоит за “самой уникальной концепцией в мире”.
Puredistance I стартует уплотненной акватикой, оживившей воспоминаня о Cool Water, с гесперидным реверансом в сторону классики. Все это раскладывается веером в одной плоскости, без объема. Картинка есть – нет глубины, протягиваешь руку к пейзажу и неожиданно пробиваешь ею бумагу, а за ней – пустота. Тема акватики проходит через Puredistance I красной нитью. Грани аромата красиво сглажены, переход к фруктам плавно-упругий, как жевательная резинка. Фрукты сочно-кислые, экзотические. Поименно не назову. Впрочем пришли они ненадолго. Белоцветочная составляющая оборачивается то ландышем,то гиацинтом, и звучит не натурально и гламурно-напряженно. Фоном слышиться роза.
Если абстрагироваться от личного восприятия (или скорее неприятия) определенных нот, то можно оценить архитектурное построение парфюма, выверенный баланс компонентов и их бесшовное взаимодействие. В базе эта стройность нарушается, и в осадок выпадает неприятно-сладковатая, пыльная пудра. Рисунок осыпается, оставляя блеклую ткань веера. Через какое-то время, когда от парфюма ничего нового уже не ждешь, происходит обратная самосборка, и аромат надолго застывает на монотонной холодной озоновой ноте. Я думала , что уже навсегда, но он опять поменялся: в сухом остатке остался теплый сладковатый мускус. Стойкость для цветочно-озоново-мускусного парфюма феноменальная. Тугой мех аккордеона растягивают долго, основательно. Для любителей это несомненно большой плюс. Едва ли не самый большой, который я нашла в Puredistance I.
Ощущения чистоты аромат не оставил. Никаких ассоциаций с юностью и босыми красавицами в белом платье, скорее с молодящейся загорелой блодинкой, застрявшей в своем времени и не замечающей, как это время меняет ее тело. Похожие впечатления на меня когда-то произвел Beautiful Estee Lauder, рекламный образ которого – прекрасная невеста, гений чистой красоты, особенно в исполнении Паулины Поризковой – драматически дисгармонирует с самим ароматом. В новостном разделе сайта Puredistance появилась фотография девушки, природная красота которой (“No make-up, no retouching”) должна символизировать чистую красоту парфюма. Девушка действительно хороша, но не без гламурного прищура, как у моделей, которых фотографируют back stage до нанесения макияжа. Только невидимок в волосах не хватает.
Подача Puredistance I как парфюма с самой экслюзивной концепцией в мире кажется мне смешной. “Самые дорогие парфюмы” имеют как минимум какую-то конкретную осязаемую цену, которой они меряются, и не важно той, что была вложена в них создателями или той, которую за них готовы выложить покупатели. А чем померять эксклюзивность? На сайте в разделе об эксклюзивности речь идет только о флаконе, а у него, как это не банально, весьма немалая цена. Кажется впервые за всю историю моего журнала мне не хотелось иллюстрировать свой пост фотографией флакона. Но потом я нашла одну, поизящней. Эстетика флакона в моей системе ценностей находится где-то рядом с часами Rolex. Это не моя чашка чаю. И может если бы не пафосная подача, неубедительная история создания и не претензии на исключительность, то сам парфюм от этого только бы выиграл.
Puredistance I (Annie Buzantian, 2008): ozone, tangerine blossom, cassis, neroli bigarade, watery nuances; magnolia, rose, jasmine, parmenthia,natural mimosa; amber, vetiver and white musk.
Два портрета
Нашла в сети репродукции двух портретов Вильяма ван Хейтхаузена (Willem van Heythuysen). Плохоньких, но все же достаточных чтобы проиллюстрировать одну историю.
Франс Халс написал два портрета Ван Хейтхаузена (как это правильно написать русскими буквами?), торговца зерном из Харлема. Первый – парадный, написанный в соответствии с традицией. Это единственный портрет кисти Халса, где портретируемый изображен в полный рост.
В 17 веке аристократия утратила монополию на роскошь. Быстро развивающиеся торговые связи способсвовали возникновению новой денежной элиты. Вильям был одним из ее предствителей. На портрете размером 204,5 x 134,5 см он предстал в своих лучших одеждах. Взгляд Вильяма обращен влево, что означало, что мужчина не женат. В свадебных портретах мужчины смотрели вправо, где располагался портрет супруги, смотрящей соответственно на мужа. Как на портретах Стефануса Герардса и Изабеллы Койманс. Справедливости ради должна сказать, что практически на всех портетах Халса мужчины и женщнины изображены в таком ракурсе. Они все состояли в браке? Со своей парой Стефанус к сожалению разлучен. Портрет жены, Изабеллы Койманс, находится в частной коллекции во Франции и никогда не выставляется (она случайно не сестра Вильяма Койманса, чеим портретом я иллюстрировала предыдущий пост?)
Вильям был очень богат, но личная жизнь у него не складывалась. Портрет насыщен любовной символикой: цветущий куст роз, пейзаж с отдыхающей супружеской парой за заднем плане. Все это говорило о его желании любви и крепкого брака. Портрет был предназначен для гостинной и должен был привлечь отцов дочерей на выданьи. Но в личной жизни он ему не помог: девушка, с которой он обручился, внезапно умерла перед свадьбой. К концу своей жизни он накопил приличное состояние, но будучи холостяком и не имея наследников, он построил на свои деньги два приюта. Один в своем родном городе (не запомнила названия), а другой в Харлеме.
Второй портрет Вильяма ван Нейтхаусена, написанный через 9 лет в 1634 (по другим данным в 1638), даже для Франса Халса неформальный. Вильям изображен качающимся на стуле в охотничьем костюме с кнутом в руках . В такой позе сложно просто удерживать равновесие, не то что позировать. Мало того, и смотрит он как женатый мужчина вправо. Видимо к тому времени Вильяму уже было все равно. Портрет предназначался для личных покоев и был гораздо меньших размеров, чем первый: 46,9 x 37,5 см.
На аукционе Сотбис в прошлом году эта картина была продана за рекордно высокую сумму. При эстимейте в ₤3 000 000–5 000 000, эта работа принесла аукциону ₤7 097 250.
Golden age
До 1 февраля в Харлеме проходит выставка о начале Золотого века в голландской живописи. Я пошла на нее рада пары картин Франса Халса, которых нет в постоянной коллекции музея. Нигде больше я не видела таких живых, настоящих лиц, таких виртуозных летящих мазков, как не его картинах. Это настоящий праздник!
Франс Халс был сыном ткача из Антверпена. В 1585 году после перехода Фландрии во власть католической Испании, его семья переехала в Харлем. В 1622 году половина населения Харлема состояла из выходцев из Фландрии, среди которых было очень много художников. В начале 17 века Харлем процветал. Отец Франса резонно решил, что профессия художника достаточно выгодная, и отдал трех своих сыновей учиться живописи. Золотое время для художников в Харлеме началось на 20 лет раньше, чем по всей Голландии, и заказов делали очень много.
С самого начала карьеры у Хальса были влиятельные заказчики, несмотря на непривычный для его современников стиль письма, он был очень популярен. Для историков искусства до сих пор остается загадкой, как он убеждал своих моделей идти против традиционной манеры портретирования. Например мало кому известно (мне до сегодняшнего для не было), что такая привычная для нас поза как руки, скрещенные на груди, была изобретена Хальсом. Для 17 века она была верхом непринужденности. Развернуть модель лицом к спинке стула тоже придумал Франс. До сих пор это одна из самых популярных поз у фотографов.
Willem Coymans 1645
В начале 17 века в Голландии утвердился кальвинизм. В одежде не допускались только два цвета: доминирующий черный и немного белого для скромных воротников. Зато (во многом благодаря фламанским ткачам) разнообразие способов плетения тканей в то время достигло своего апогея – это был единственный способ украсить костюм. Франс Хальс в свою очередь стал виртуозом черного. Ван Гог в своем письме к брату восхищенно писал, что нашел в его портретах 27 оттенков этого цвета.
Золотой век голландской живописи длился не долго, всего три поколения: Франс Хальс родился в 1582(83?) году, Рембрант в 1606 и в 1632 Вермеер. Умерли они один один за другим: в 1666, 1669 и 1675. Со смертью Вермеера Золотой век подошел к концу.
Rahät Loukoum Serge Lutens
“Так было всегда: запах горького миндаля наводил на мысль о несчастной любви…”
Габриель Гарсиа Маркес
“Любовь во время чумы”
Запах горького миндаля мне никогда не нравился. Есть в нем что-то смертельно-неприятное, как сигнал тревоги. Я различаю различает мельчайшие нюансы этого запаха, цианидные призраки я слышу даже в тех парфюмах, где нота миндаля не ярко выражена. Горький миндаль отличается от сладкого наличием гликозида амигдалина, который в присутствии воды легко разлагается на глюкозу, бензальдегид и цианистый водород. Аморфный амигдалин содержится в листьях лавровишневого, персикового и вишневого дерева, кристаллический – в коре черемухи, в цветах чернослива, в абрикосовых, персиковых, вишневых (вот откуда цианидные нотки в вишнево-табачной Fifi!) и яблочных косточках.
Цианистый водород aka синильная кислота – сильный яд нейротоксического действия. При попадании в организм он блокирует клеточный фермент цитохром с-оксизазу. Клетки теряют способность усваивать кислород из крови и организм погибает от внутритканевой асфиксии. Смертельная доза для взрослого – 50 свежих миндалин. Водный раствор и пары цианида калия для некоторых людей имеют запах горького миндаля, а для некоторых ничем не пахнут. Способность различать запах синильной кислоты предположительно определяется наличием определенного гена. Учитывая токсичность кислоты, это весьма полезное умение. У меня этот ген точно есть, иначе как бы миндаль попал в рязряд нелюбимых парфюмерных компонетнов. Эта нелюбовь распространяется и на марципановую массу и различные ликеры и настойки с запахом горького миндаля.
До определенного времени я была уверена, что никогда не буду носить парфюмов с ярко выраженной нотой миндаля. Моя уверенность подкреплялась и тем, что эти ароматы часто относятся к разряду “съедобных” – еще одному парфюмерному табу. Мораль сей сказки стара как мир – никогда не говори никогда.
Rahät Loukoum покорил меня с первого вдоха. Это настолько хорошо сделано, что мои личные предпочтения растаяли в воздухе облачком сахарной пудры. В этом аромате воплотился образ моего любимого розового лукума. Я покупаю его не в турецких лавочках, а в Оттомании. В этот магазин я всегда вожу гостей, когда показываю им город. Без коробочки лукума оттуда еще никто не уходил. Их лукум не слишком сладкий, с насыщенным розовым запахом и вкусом, не вязкий, упругий, тающий во рту. Сладкоежка Ляля удостоила его звания “самого лучшего рахат-лукума”.
Лукум Лютанса это не сам десерт, а воспоминание о нем, иллюзия вкуса и запаха. В нем сочетается несочетаемое. При почти фотографической передаче всех оттенков вкуса – тонкой, как шифон, сахарной пудры, сочного и рыхлого марципана, вяжущего привкуса вишневых косточек и розовых лепестков, горько-сладкой ванили и бобов тонка – его не хочется съесть. Думаю, что дело в альдегидах. Это они придают композиции абстрактность и элегантность. Аромат внесезонен. В любую погоду сидит одинаково тонко и сухо, не скукоживается в холоде, не растекается паточной массой в жару. В нем уютно и немного грустно, хочется уединения и тишины. И может даже подумать о несчастной любви или о том, что никогда не надо говорить никогда.
Фотография лукума Ottomania.
Rahät Loukoum (Cristopher Shaldrake, 1998): white almond, crushed cherry pits, hawthorn, heliotrope, Turkish rose, balsam, tonka bean, aldehydes, white honey, musk and vanilla.
Bellodgia Caron
В 1927 году увидело свет 20 ароматов. Большинство из них кануло в Лету, Aprege Lanvin изменился до неузнаваемости, Djedi Guerlain стал мифом, и только Bellodgia дожила до наших дней, cохранив и форму, и содержание. Cамо существование Caron в эру штампования безликих новинок кажется мне чудом. Дом “держит спину”, несмотря на моду и рекомендации IFRA.
По легенде Фелиция Ванпуль (Félicie Wanpouille) хотела увековечить в Bellodgia очарование итальянского городка Белладжио. Фелиция была партнером и музой Эрнеста Далтроффа. Она создавала флаконы и упаковки для парфюмов дома, на мой взгляд одни из самых красивых и элегантных за всю историю парфюмерии.
Bellodgia – это аромат-воспоминание о полях гвоздики, утопающих в лучах солнца. Я готова ехать в Беллоджио только для того, чтобы увидеть море гвоздик и вдохнуть воздух над ним. Поля тюльпанов, которых у нас в округе не перечесть, каждую весну радуют глаз, но не нос. Помимо привычной северо-морской свежести над ними веет навозом и химикатами. Сами тюльпаны не пахнут.
Их я люблю за форму и цвет, а гвоздику – за запах. Далтрофф тоже любил гвоздику. Ее аромат можно услышать во многих созданных им парфюмах. В Tabac Blond это цветок в петлице пропахшей табаком кожаной куртки революционерки, а в Bellodgia – теплый алый шелк, нежно скользящий по коже. Аромат отрывается ярким цветочным аккордом с примесью тугой, сочной зелени. Тема гвоздики солирует. В нее искуссно вплетена роза на пике цветенья, влажный, одурманивающий дуэт ландыша и сандала, напомнивший мне Diorissimo, пышный жасмин. Гвоздика не дает композиции развалиться, она придает аромату форму и объем, держит “спину”. В серде аромат звучит мягче и приглушеннее – появляется фиалка, придающая композиции пудровость. База классическая, мускусно-ванильная. Так и хочется сказать: сейчас таких не делают. Она о нежности прикосновения и о тепле дыхания.
Bellodgia – совершенство от первой до последней ноты. Я ношу ее, когда мне хочется цветов и красного.
Bellodgia Caron (Ernest Daltroff, 1927): carnation, rose, jasmine, violet, lily of the valley, sandalwood, vanilla and musk.